Будет скафандр – будут и путешествия - Страница 52

Она повеселела.

– Пожалуй, я снова начала выпендриваться. – Она покрутила пуговицу. – Или просто решила, что ты меня понимаешь… Как папа.

– Ты мне льстишь. Сомневаюсь, чтобы я был способен тебя понимать, но теперь, по крайней мере, буду стараться.

Она все крутила пуговицу.

– Ты ведь и сам очень умный, Кип. Но ведь ты не можешь этого не знать?

– Будь я умный, попал бы я сюда? – усмехнулся я. – Слушай, Крошка, ты не против, если мы все же проверим цифру на линейке? Из чистого любопытства.

Еще бы – за двадцать семь световых лет и Солнца не увидишь. Звезда-то, прямо скажем, довольно заурядная.

– Видишь ли, Кип, от нее не очень-то много прока, от этой линейки.

– Что? Да это лучшая линейка, которую вообще можно купить…

– Кип, прошу тебя! Это же не линейка, это просто часть стола.

– Вот как? – Я был обескуражен. – Извини, совсем забыл. Слушай, а этот холл за дверью, он, наверное, простирается не очень далеко?

– Оформили только ту часть, которую видно с твоей кровати при открытой двери. Но, будь у нас достаточно времени, мы и линейку бы сделали. Они в логарифмах разбираются, и еще как!

«Достаточно времени». Вот что меня беспокоило.

– Крошка, но как долго мы летели сюда?

Двадцать семь световых лет, надо же! Даже со скоростью света… Что ж, путешествие по законам Эйнштейна может показаться быстрым мне, но не Сентервиллю. Отец к тому времени может уже умереть! Отец ведь старше мамы, старше настолько, что годится мне в дедушки.

И еще двадцать семь лет на обратный путь… Ему уже будет за сто лет; даже мама может уже умереть к тому времени.

– Сколько времени летели сюда? – переспросила Крошка. – Да нисколько.

– Нет, нет, я понимаю, что так кажется. Ты не стала старше, а у меня не прошло еще обморожение. Но ведь на путь сюда ушло по меньшей мере двадцать семь лет, верно?

– О чем ты говоришь, Кип?

– Об уравнениях относительности, ты ведь слышала о них?

– А, вот оно что! Слышала, конечно. Но здесь они не подходят. В данном случае, путешествие не занимает никакого времени совсем. Ну, конечно, потребовалось минут пятнадцать, чтобы выйти из атмосферы Плутона, да столько же, чтобы пройти атмосферу и приземлиться здесь. А так, – фьить! – И все. Нуль!

– Но со скоростью света…

– Да нет, Кип. – Крошка нахмурилась, затем лицо ее озарила улыбка. – А сколько прошло времени с момента, как ты установил маяк, до того, как они нас спасли?

– Что? – До меня дошло вдруг значение ее слов. Папа не умер! Мама даже поседеть не успела! – Что-то около часа!

– Немногим больше. Но они прилетели бы и раньше, если бы не пришлось готовить к вылету корабль… Тогда они нашли бы тебя в туннеле, а не я. Сигнал маяка они получили в то же мгновение, как ты его включил. Полчаса ушло на подготовку корабля, что очень рассердило Материню. Вот уж никогда не подумала бы, что она способна сердиться. Положено, видишь ли, чтобы дежурный корабль всегда был готов к мгновенному старту по ее вызову.

– Каждый раз, когда она хочет?

– Материня может в любое время реквизировать любой корабль – она очень важная особа. А потом полчаса маневрирования в атмосфере – и все дела. Все происходит в реальном времени, и никаких парадоксов.

Я напряженно пытался переварить это. Двадцать семь световых лет они покрывают за час, да еще получают выговор за опоздание при этом. Этак соседи по кладбищу дадут доктору Эйнштейну прозвище «Вертушка-Альберт».

– Но как? Каким образом?

– Ты знаком с геометрией, Кип? С неэвклидовой, конечно.

– Как тебе сказать… Пытался разобраться в открытых и закрытых изогнутых поверхностях и читал популярные книги доктора Белла. Но чтобы знать…

– По крайней мере ты не отмахнешься сразу, если услышишь, что прямая линия вовсе не обязательно является кратчайшим расстоянием между двумя точками. – Руки ее задвигались, как будто выжимали грейпфрут. – Потому что это неверно; видишь ли, Кип, все пространство соприкасается. Его можно сложить в ведро, запихнуть в наперсток, если найти правильные совмещения.

Очень туманно я представил себе Вселенную, втиснутую в кофейную чашку: плотно сбитые ядра и электроны – по-настоящему плотно, а не как в тонком математическом призраке, который, как считают, представляет собой даже ядро урана. Нечто вроде «первородного атома», к которому прибегают некоторые космогонисты, пытаясь объяснить расширяющуюся Вселенную. Что же, может, она такая и есть – одновременно сжатая и расширяющаяся.

Как парадокс «волночастицы» – волна не может быть частицей, а частица не может быть волной, тем не менее все на свете является и тем, и другим. Тот, кто верит в «волночастицы», поверит во что угодно, а тот, кто не верит, вообще может по этому поводу не беспокоиться и не верить ни во что, даже в собственное существование, потому что из волночастиц мы и состоим.

– Сколько измерений? – еле спросил я.

– А сколько по-твоему?

– По-моему? Двадцать, наверное. По четыре на каждое из первых четырех, чтобы по углам просторнее было.

– Двадцать – это даже не начало. Я сама не знаю, Кип; и геометрии я не знаю тоже, мне только казалось, что я ее знаю. Поэтому я пристала к ним, как репей.

– К Материне?

– О, что ты! Она ее тоже не знает. Так, только в той мере, чтобы вводить и выводить корабль из складок пространства.

– Всего-то? – хмыкнул я.

Надо было мне глубоко изучить искусство маникюра и ни в жизнь не поддаваться на уловки отца заставить меня получить образование. Ведь этому конца нет: чем больше познаешь, тем больше приходится познавать.

– Скажи-ка, Крошка, ведь ты знала, куда маяк посылал сигналы, правда?